Матиас приехал за полночь, когда налившаяся серебром луна освещала молочным светом широкую дорогу к одиноко стоящему особняку - дому его семьи. Здесь он не был уже более десяти лет, покинув уютное семейное гнездо ещё мальчишкой, отправляясь в кадетский корпус при Императорском дворце, где должен был обучаться военному искусству, как его отец. Светские вечера, обучение, и бомонд, собравшийся вокруг молодого дворянина, настолько закружили в водовороте событий и вседозволенности, что мальчишечье сердце напрочь забыло дорогу домой. Долгие годы матушка писала письма, где рассказывала обо всём, что случилось в поместье пока Матиас отсутствовал, многое он сознательно пропускал мимо себя, не считая интересным, и писал с каждым разом всё реже и реже. И сейчас, когда бурная, горящая в груди юность отпустила из своих сетей, мальчишка необычайно повзрослел, изменился не столь внешне, сколько внутренне. И учебные стены сменились на стены Академии и различных домов, в которых бывал юноша, посещая очередной светский раут со шведским столом, печально-нежными дамами и скучными беседами о приближающейся концовке войны на далёких южных землях. Каждый считал своим долгом прочитать нынче модного поэта или процитировать некое весьма заумное выражение, чей смысл говорящий и сам не редко не понимал. Это были серые вечера, но Матиас обязан был их посещать, ведь мало, что он был одарённым курсантом, за которым уже закрепили место в личном имперском полку, но и должен был обзавестись покровителями, теми, кто охотно решит поучаствовать в судьбе мальчишки. В основном, это сводилось к очередным смотринам на место жениха, которого подыскивали среди молодых кавалеров и юнцов, что сами не всегда могли проложить дорогу к своей заветной мечте. Затевалось это всё теми отцами и матушками, чьи невесты не отличались красотой или умом, а порой и тем и другим, от чего выбор супруга был не слишком разнообразен. Те, кто был поумнее, быстро смекали, что требуется от них и искали более-менее подходящий вариант, видя перспективы своего карьерного роста, так, например, юный ефрейтор, у которого даже усы ещё не появились над верхней губой, уже почти был пожалован в Отдел Сыска при Императорском дворе. Всё оказалось не столь романтично и привлекательно для мальчишечьих мечтаний, какие были в ранние годы юного кадета. Поэтому Матиас покидал столицу с лёгким сердцем, но при этом сомнение не покидало его, ведь столь долгое отсутствие и окружение различных лиц и развлечений могли сильно повлиять на него самого. Некогда бойкий и разгульный, он возмужал и весьма сильно вытянулся в росте, коротко стриженные волосы были зализаны назад, как сейчас было в моде у юношей, вот только кончики чуть завивались, и от этого придавали худому овальному лицу долю несерьёзности. Одежду предпочёл гражданскую, столь же популярную в столице у модников, нежели празднично-военному мундиру, что своею белизной привлекал много внимания. В стране было почётно закончить не только кадетские корпуса, но и военные Академии, для бедных государство создало простые школы с военным уклоном, но всякому, кто обучался выправке и носил почётное звание "кадет", была видна разница. Не редкостью были и массовые мероприятия не только между корпусами, но и военными школами, где каждая команда отбиралась из лучших учеников, в таких соревнованиях Матиас участвовал с курса второго, и по выпускной курс. Это были весьма лихие и весёлые времена, и сейчас, в полудрёме, склонив голову к окну кареты, юноша вспоминал всё прошедшее за десяток лет.
В руках его был аккуратно вскрытый конверт с завитушкой в правом уголке и оттиском герба на воске, их фамильный, имеющий, как говорил ему отец, древнюю историю. Письмо несло в себе скорбь, матушка воспользовалась услугой дворецкого, чтобы написать несколько строк, где первой же вестью была смерть отца. Старый фон Браун не перенёс инфаркта, а слуга нашёл его лежащим на полу кабинета, среди разлитой чернильницы, перьев, подставки и различных бумаг. Крепкий бывший отставной генерал вот так быстро сдался Смерти, хотя не редко бравада из его уст была насыщена смешками в сторону костлявой. И всё же здоровье его подкосило. Весть была неожиданной, подобно грому среди ясного дня, и печаль сдавила сердце, последний раз они виделись минимум лет семь-восемь назад, когда отец был по делам в столице, приглашённый ко двору Императора. Тогда они встретились буквально на час, крепко обнялись и поговорили о чём-то смутном, этот момент совсем выцвел в памяти, и сейчас неясные образы появлялись перед глазами Матиаса, заставляя морщиться и жмуриться. Карету немного вело из стороны в сторону, по застывшей осенней дороге некогда жидкая дорожная грязь застыла, образуя впадины и рытвины, и колея не всегда была ровной. Особо сильно это чувствовалось, когда с главного тракта возница свернул на сельскую дорогу, чтобы скоротать время и не делать крюк до особняка. Парень был местным, из небольшого посёлка, что являлся собственностью фон Браунов, и служил не столь давно, раз его рыжего, усыпанного в веснушках лица, молодой господин не помнил. Как многое изменилось дома, что скорее всего, по приезду Матиас будет привыкать заново к своей комнате, к лестницами и видам из окон, к звонку к обеду. Боже, он ещё помнит, как их старый дворецкий звонил в начищенный до блеска маленький колокольчик за десять минут до обеда. На удивление этот мелодичный звон был слышен чуть ли не по всему особняку. Интересно, работает ли всё тот же повар и болтушка Мэри, что была помощницей главной домработницы, на тот момент этой бойкой жизнерадостной девчушке было от силы лет пятнадцать, и постоянно щебетала то с другими служанками, то с сестрой Матиаса. Прошло десять лет, она скорее всего давно обзавелась своей семьёй, и если всё ещё работает при их семье, то сильно ли поменялась. Ещё в саду вместе с садовником работал его сын, ровесник юного господина, скромный блондинистый мальчишка, щуплый и невысокий, из-за чего казался куда младше своего возраста. Все эти судьбы были не безразличны ему, Матиасу, ведь о каждой он знал и помнил из своего прошлого, но десять лет - слишком большой срок, чтобы думать, что осталось как прежде, но спустя пару часов всё и так предстанет перед ним.
Скрип двери и чей-то шёпот, робкий и отчего-то недоверчивый, кажется, в дороге удалось заснуть и так до самого прибытия к родному дому, и теперь в сонном взгляде виделись очертания возницы. Тот не смел дотронуться до господина, отчего мялся у ступенек, тихонько зовя Матиаса, то ли от боязни вызвать гнев, то ли не желая того будить. Дать себе волю и зевнуть у Матиаса не получилось, выправка, этикет, даже в родных стенах, где всё должно было играть на руку и раскрепощать, он, наоборот, замкнулся, и подавляя зевок, тряхнул головой. Его волосы немного растрепались и несколько прядок спадало на лоб и глаза, но в состоянии сонливости и усталости от длительной поездки юноша не обратил на это никакого особого внимания, и взявшись за дверцу кареты, спустился по ступенькам. Его приветствовал октябрьский морозец и слабый ветерок, да шелест вековых старых сосен, что рощей окружали особняк и его придомовую территорию, там, за большим цветочным садом с лабиринтом, уже был лес смешанный, настоящий, где водилось зверьё и нередко семья устраивала охоту для друзей на диких лис, кабанов, а, бывало, и медведя. Столица была южнее, и привыкший за столь долгое прибывание там организм сразу же начал замерзать. По коже пробежали мурашки, пальцы стали замерзать, что, невольно поёжившись, Матиас скорым шагом заторопился в особняк, стараясь не задерживаться на улице и тем больше терзать своё изнеженное югом тело.
Дом его встретил пустотой и царствующей ночью, где словно все вымерли, пустые большие залы и коридоры, запертые комнаты и зашторенные окна, всё было в тёмно-синей гамме темноты, что не сразу и различить где что находится. Подобная негостеприимность сначала обескуражила, но Матиас и сам был настолько измучен своим путешествием, что не придал этому большого значения, свой чемодан с вещами он мог донести и сам. В Академии, как и в кадетском корпусе, его обучали самостоятельности, там не было нянек и матушек, ничто не мог и не желал утирать платочком нос и приготавливать одежду. Готовить, стирать, убирать свои комнаты приходилось самим, что не редко сказывалось на многих маминых сыночках, заставляющих делать за них работу тех, кто младше и слабее. Но в светском обществе столь сильную самостоятельность не приветствовали, считая её скорее крестьянским проявлением в поведении, нежели чем-то весьма полезным. Военные в подобное положение не попадали, и тем самым вызывали умилённые взгляды и томные вздохи дам за свою самодостаточность. Возница уже оставил его одного в пустой большой прихожей, и Матиасу ничего не оставалось, как взять свой чемодан и направиться неспешно, стараясь как можно тише ступать по каменному полу. Ковёр начинался лишь спустя пять-семь шагов, и тёмной широкой змеёй спускался со второго этажа по ступенькам лестницы к юному господину. Сам особняк нисколько не изменился, здесь висели тяжёлые шторы, спадающие каскадом на пол и перевязанные лентой, воздушные занавески по всей длине окна, движущиеся от любого дуновения ветерка, отбрасывая дырявую паутину тени. Вытянутые напольные вазы, которые так страстно любит матушка, и трепетно ухаживает за теми цветами, что скорее напоминают некие причудливые деревца. Высокий потолок с огромной люстрой, очаровательной и похожей на застывший бутон розы, а когда свет от свечей падает на лепестки и капельки стекла, кажется, что миллиарды маленьких разноцветных звёздочек ютятся под самым потолком, приковывая восхищённые взгляды. Эта люстра висела не одно поколение, купленная где-то в восточных землях, где люди говорят на странном языке и носят весьма странные одежды. Множество картин, как больших, так и более меньших по размеру, портреты, пейзажи, среди всего этого была и пара натюрмортов, но скорее приобретённые не столь давно, а может ночное время так преобразило давно знакомые образы. Матиас сонно брёл по широкой лестнице, касаясь одной рукой отполированного дерева перил, второй сжимая ручку чемодана, боясь, что стоит ему расслабиться, как пальцы выпустят ношу, и тогда на звук сбегутся все. По расчётам матушки, он должен был приехать не раньше середины следующего дня, может немного раньше, остановившись в придорожной гостинице, но сам Матиас приказал ехать без остановок, уж слишком хотелось увидеть родные знакомые места за столь длительное время. И сейчас, бредя по тёмным коридорам в поисках своей комнаты, он невольно вспоминал своё детство, проведённое в этих стенах, где с сестрой они играли в салочки или же донимали своей неуёмностью слуг. А вот и она, его детская, его спальня, его маленький волшебный мир, где он, Матиас, часто фантазировал, что является правителем королевства, и каждый раз спасал его от различных опасных существ. Толкнув дверь, он сделал шаг и отставил чемодан в сторону, уделяя больше времени на изучение своей комнаты, где всё осталось в том же виде, как и десять лет назад. Большая кровать, правда, уже не казалось столь необъятной и широкой, а то волшебное королевство таким уж большим, скорее равняясь на размеры комнат в кадетском общежитии. Но усталость не позволила продлиться ностальгии настолько, чтобы вспомнить где и какие вещи были до его отъезда. Пальцы сами уже тянулись к пуговицам пальто и рубашки, быстрыми движениями расстёгивали ремень, стягивали заправленную в брюки ткань и, сняв, отбрасывали в сторону. Желание погрузиться в настоящий сон, нежели в ту дорожную дремоту, было велико, что Матиас не запомнил, разделся или просто рухнул на мягкую постель и уснул в одночасье, чувствуя, как напряжённое и измотанное тряской и неподвижностью тело расслабляется.

Утренний морозец побелил края редких листьев на чёрных изогнутых ветвях, похожих на высохшие старые руки, чьи растопыренные пальцы грозятся зацепить зазевавшегося человека. Редкое щебетание птиц перемежалось с криками проснувшихся работников и лаем собак, снующих между ног лошадей, и виляющих хвостами-калачиками, их чуткие уши были подняты и ловили каждый звук, что не был для них привычек. Весь этот гомон совершенно отличался от столичного, к которому так привык Матиас, если там всё было куда громче, а крики смешивались с шумом карет и лошадей, и эта общая масса была умножена на несколько сотен тысяч, то здесь лишь крупица. Здесь не было кадетов, что сновали по коридорам общежития, пытаясь занять ванную комнату первее, кто-то успевал натянуть сапоги, другие стучали по полу голыми пятками. Смех и крики, ещё хлопки от полотенец, когда самых наглых осаждали, в иной раз затевалась борьба под общее улюлюканье и подбадривание, мальчишками они часто дурачились, не взирая на то, что носили знаки кадетского корпуса, а позже Академии. Но в это утро было куда всё тише, тонкие женские голоса сплетались с грубыми басами мужчин, бряцанье сбруи, фырканье лошадей, всё казалось необычным, незнакомым и далёким от юного хозяина, что теперь должен был заниматься хозяйством по праву старшего сына. Академический отпуск был дан сразу же после осведомления директора о кончине отца, и в тот же день карета отправилась в путь.
Лёжа на спине, юноша устало потянулся, чувствуя, как затёкшие мышцы нисколько не отдохнули, и всё также напряжены, пальцы онемели и не желали двигаться, сжимая всё ночь край подушки. За окном под скудным утренним солнцем бледнело чёрное, испещрённое бороздами, поле, вокруг него были нетронутые поляны пожухлой желтоватой травы, примятой и истоптанной скотом, а дальше поддёрнутый туманом лес. Старый, тёмный, где не редко можно было встретить кабана или же медведя, откуда раньше, во времена дедушки, волки часто нападали на свиней и кур. Тогда каждое выходное утро звучал охотничий рог и хозяин со своими людьми отправлялся в леса за добычей, не редко приглашая на такое занятие друзей. Часто в этом старом особняке находились гости, приезжие из далёких стран, знакомые по командировкам, родственники, все, кто имел хоть какое-то малейшее дело с фон Браунами, должен был побывать здесь. Будучи ребёнком, Матиас помнил не всех, его и не допускали до вечерних балов и трапез, как и его старшую сестру, и лишь однажды, перед отправкой в кадетский корпус, ему разрешили присутствовать за столом со взрослыми. Это было, пожалуй, первое скучное мероприятие, с которым юноша познакомился и не оценил. теперь его жизнь была полна подобными вечерами, перемежавшиеся с гулянками в старых столичных кварталах, где за деньги можно было посетить притон или бордель, кому на что хватало. Весёлые раскованные девки были куда интереснее напыщенных, разодетых в длинные пышные юбки дам, и скромность убиралась вон, когда шаловливые руки блуждали по всему телу, будоража душу. Да, теперь всё это где-то там, на юге, и времени думать о подобных развлечениях не было, его ждал обход владения и сводка за последние годы, что делал его отец. Это было малоинтересным, но просто оставить всё на самотёк не мог, не позволяла совесть и любовь к родителю, что воспитывал его в строгости, но при этом посвящая максимум времени Матиасу. Вздохнул, мечтательно закрыв глаза, и откинул одеяло, ощущая, как лёгкий морозец оседает на разгорячённой коже, и хотелось вновь закутаться и никуда не идти. Вышколенный утренними подъёмами и зарядкой, когда зимой одной из дисциплин была закалка холодной водой, их босиком выводили во внутренний двор и заставляли обливаться. Солдат должен терпеть холод и жару, боль и различные лишения, иначе человек слаб, а слабый солдат - слабая Империя. Это было первое, что запоминали только-только прибывшие ребята, юные неоперившиеся птенцы, за которыми наблюдали те, кто прошёл подобное. И сейчас, уютные стены старого дома были для него подобно блаженному раю, здесь не суетились и не толпились кадеты разных курсов в очередь перед дверями столовой, не было смотрителей, гонявших самых шумных и суетливых, не было и коменданта. Непривычно вот так выспаться и, встав с кровати, неспешно побродить по мягкому ковру своей комнаты. Матиас прикасался к шкафу для одежды, и резному письменному столу, проводил ладонью по полкам, где стояли его оловянные солдатики, купленные какой-то дальней родственницей на пятилетие. Маленькие фигурки были сделаны настолько чётко и почти реалистично, что в детстве он думал на них, как на живых человечков, среди них были гринадёры и гвардейцы, конница и пушки, некоторые лишились рук или ног, у других не было штыков на ружьях. Пыль протирали каждый день, а может, до приезда Матиаса, но сейчас всё выглядело не брошенным, чистым и убранным. За фигурками шла пара картин, что никогда не нравились, а художника юный хозяин так и не запомнил, но матушке он нравился настолько, что она посещала все выставки и салоны.
От мыслей отвлекли, когда короткие три стука в дверь оповестили о желании незваного гостья войти, и дождавшись одобрения, в комнату прошла горничная со жгучими чёрными волосами, заправленными под чепец. Матиас её видел впервые, слишком молодая на взгляд, юной служанке было пятнадцать лет, робкая и молчаливая, как и подобает, она, лишь мгновение взглянув на юношу, опустила взгляд и присела в лёгком реверансе, приветствуя. Слуги, как и подобает среди столь высокой аристократии, были подобраны с самой лучшей репутацией, но Матиас знал, что большая часть всё же была взята из деревни, находящейся во владениях фон Браунов. Старая Элиза который десяток воспитывала и обучала юных деревенских девочек служению при благородном семействе, и глядя на новую горничную, можно было с твёрдостью сказать, что у неё получилось как всегда великолепно.
-Мадам фон Браун ждёт Вас за обеденным столом, - говорила чётко, но тихо, и пусть Матиас её прекрасно расслышал, он всё же насупился, пытаясь предать выражению лица попытку прислушаться. Девушка вздрогнула, испугано сжав пальцы на краешке белоснежного фартука, не зная, что делать в таком случае, обычно, у неё всё получалось.
Насладившись парой минут растерянности горничной, молодой господин широко улыбнулся и отпустил несчастную, слушая, как за закрытой дверью быстрые лёгкие шажки удаляются куда-то в сторону. Она не знала ту детскую любовь мальчишки, когда он допытывался до служанки, почему они так тихо говорят, насупливался и смотрел на них исподлобья, когда те не знали, что и ответить. Любознательность прошла, но любовь к шуткам ещё осталась в душе выросшего шалуна, примерившего на себя роль выпускника кадетского корпуса.

С их последней встречи прошло десять лет, долгих и пропитанных разными оттенками, здесь и вкрапления горечи трагедий и сладковатый привкус радости, которые вкушали оба в дни... нет, в годы отсутствия. Матиас рос один, пусть и чувствуя тёплую поддержку матери, оставшейся в особняке фон Браунов и не имевшая возможности приезда в столицу, но порой тоска сжимала своими сухими, но безмерно сильными пальцами сердце. И вот теперь они смогут высказать всё, упиваясь обществом друг друга, подобно жаждущим воды путешественникам, вкусивших воды колодца. Эта встреча должна была состояться гораздо позже, возможно, перед знакомством с невестой, которую подбирали последние три года, но трагическая смерть главы семейства спутала все планы, заставив забыть о счастье сына и погрузиться в горе, надев чёрную вуаль. И волнение сковывало движения, растущее напряжение в груди, где-то в области сердца, заставляло то и дело поглядывать на часы, бесстрастно отмеряющие время, подобно судьям, что следят с высоты своего места. Здесь, за длинным резным столом из крепкого чёрного дуба, собралась вся семья, когда-то казавшаяся куда больше, но вскоре редеющая на одного человека. Сначала это был сын, отправившийся познавать мужество и преданность своей Империи, затем родное гнездо покинула оперившаяся дочь, вышедшая замуж за сына лорда с северных границ, где бушует скованное льдами суровое море, а снег покрывает землю круглый год, а теперь отец. И всё больше старой женщине казалось, что этот большой дом становится её тюрьмой, где она не могла вступить и шагу, не наткнувшись на всплеск ярких солнечных воспоминаний. Некогда молодая и стройная, её жгучие чёрные волосы покрыла седина, а кожу избороздили сеточки морщин. Она взирала на всё выцветшими серыми глазами, наполненными болью и тоской, видевшие краткие моменты счастливого прошлого, что вот так быстро, подобно песку, подхваченному ветром, уносятся куда-то вдаль. Когда-нибудь они поблекнут, все те картинки жизни, и всё потеряет хоть какой-то смысл, как недавно она потеряла любимого мужа, ещё как-то поддерживающего жизнь в её сердце. Теперь его нет, как и нет детей, материнское сердце чувствовало насколько далеко они отдалились от родного дома душою, и не могла ничего с этим поделать, ведь когда-то будучи столь же юной, она бросилась с головой в насыщенную, как ей казалось, жизнь, где всё понимает сама.
По правую руку сидела Аннет, напоминающую женщине её саму в том далёком прошлом, такое же узкое правильное лицо и серьёзное выражение лица, прямая осанка и скупость в движениях. Теперь она молодая мать и преданная жена, суровый край изменил её некогда бойкий, неугомонный характер, а, может, это полностью созревшая женщина. Их разделяла пропасть, двух некогда близких подруг, которых можно только вообразить, ведь все свои секреты Аннет доверяла матери, но что творится с людьми за года отлучки из родного дома, и что произошло за десять лет с её любимым сыном. Сердце болело за каждого, переживало, волновалось, и всякий раз старая женщина ходила в маленькую церквушку в деревне, где ставила свечу перед иконой святой Софии - покровительнице всех матерей и их чад, - и молилась, чувствуя, как слёзы скользят по щеке, изливая её тоску и страх за родных. Обе молчали, слушая приглушённые крики и ржание лошадей на улице, где работники особняка по привычке занимались своей работой, выученные соблюдать режим и порядок при любой ситуации, путь это даже смерть хозяина, им дали время скорби, но в остальном это не более, чем простой день, наполненный обыденной рутиной. И осень сменялась зимой, неуклонной, безжалостной, колючей, уничтожающая всякого, кто не успел запастись урожаем и кормом для скота. Люди суетились, и пусть в столице ходило убеждение, что с приходом октября работа в деревнях заканчивалась, это было совершенно не так, да и что могли знать те, кто проматывал свою жизнь в уютных городских квартирках, где почти у каждого была своя прислуга, и где не нужно было следить за коровами и урожаем, а все дни проводить в разгульных вечерах и на банкетах. Город портил людей, лишал их трудолюбия, и приезжих оттуда не жаловали, как и городские любили позабавиться над простодушными крестьянами. Это были два неимоверно разных мира, и сложно было прижиться в одном, приехав из другого, даже если раньше уже был здесь. Как скоро люди примут нового хозяина и будут ли они послушны и верны, как это было при муже, столь скоро покинувшем этот мир. Сердце матери волновалось, как и всякий раз, когда это касалось её родных, как она страдала после отъезда дочери на север, жалея и сетуя на этот выбор жениха, желая вернуть всё и пересмотреть судьбу бедной девочки, но вскоре и это чувство прошло. Тревога уступила место простой тоской, и пусть её некогда маленькая дочь стала настоящей леди, и носила ребёнка, для старой женщины она всё равно была той улыбчивой малышкой, которая так оживляла этот огромный особняк.
Тишину, окутывающую обеденный зал подобно лёгкой вуали, разрушили шаги, походка была вся в отца, твёрдая, но в тоже время весьма неспешная, и на какой-то миг показалось, что сейчас сильные, немного грубые ладони мужчины лягут на хрупкие плечи, легко встряхнув, как это делал фон Браун каждый раз, приходя к трапезе. Но этого не случилось, и полные ожиданием и надеждой глаза устало закрылись. Матиас вырос, вытянулся и превратился из мальчишки со сбитыми коленками в настоящего юношу, который познал пусть не все тонкости военного дела, но уже уверенно держался и отдавал отчёт своим действиям. Повзрослел, острые черты сгладились, и теперь, как и его сестра, он так же отдалился от матери, выбирая свою дорогу самостоятельно. он бы не приехал, не будь этой трагедии, и это было бы смешно, если бы не было столь грустно, ведь только несчастье смогло вернуть семья под старую крышу особняка. Молчание прервалось приветствием и судорожным вздохом вместо слов соболезнования, они и не требовались, это был отец и муж, и каждый понимал всё без блеклых типичных фраз. Никто не осмелился спросить как жилось за то долгое время, молча глядя в свои тарелки на сочные кусочки свинины с гарниром, словно неродные друг другу люди, которых что-то объединяло, столь неуловимое, но весьма крепкое, раз они собрались за одним столом. Да и что говорить сестре брату? О сыне, которому исполнилось восемь лет? О северном графстве, находящимся у Ледового моря? или об этом самом море, что местные называют Свирепое? Нет, он и сам знает о тех землях не хуже её, ведь они обязаны были изучить всё. что касалось территорий Империи, все границы и историю образования, графства и герцогства, предателей и семейное древо Императора. А семья... Аннет не хотела, не могла говорить об этом с тем, кто прожигал свою юность светскими вечерами и борделями, развлекаясь и дурачась подобно мальчишке. Она не желала признавать его изменившуюся, столь же повзрослевшую, как и она сама, натуру, считая его всё тем же маленьким братиком.

Отредактировано Ганс (14.03.13 19:02)