Несколько дней слились в один длинный, проплывая перед глазами как-то лениво, тягуче, подобно разогретой резине, что растягиваешь в стороны, а она не рвётся. Вообще, последние годы мало чем отличались друг от друга, вызывая привыкание, что и впускать новое не хотелось, закрываясь в своей раковине. Так же и немец, что проводил дни в поисках денег, тратил их на всякую чушь на подобии выпивки, еды и лёгкой наркоты, а затем всё повторялось. Он и не желал рвать этот замкнутый круг, так вполне уютно, а боязнь перемен прочно заняла своё место на полочке среди других фобий.
Его утро было таким же, как и вчерашнее, а так же позавчерашнее. Встал, почистил зубы, побрился, а может решил отпустить лёгкую щетину, и принял ванну, а там как лежит у него график работы, где работа, а где выходные. Официально он не был устроен, но это не мешало, и лишало различных неурядиц в виде медицинского осмотра, профсоюзов и прочего, но зато и зарплата не всегда была стабильной, но Ганс не жаловался. Его жизнь напоминала скитания бездомного кота, то там побыл, то здесь, пришёл домой и отоспался, а затем дальше в путь, чтобы вернуться. И дома никто его не ждал, да и квартира не его, снимая небольшую комнатушку у друга, который не особо заморачивался над тем, кто там живёт, и посему изредка навещал немца, чтобы удостоверится всё ли в порядке. И так уже шёл второй, если не третий, год. Вот и сейчас, поднявшись с дивана и потянувшись, немец ощутил, как болит всё тело, но уже не так, как первые дни после небольшой стычки на улице, между прочим недалеко от дома, какие-то ублюдки подкараулили его и затеяли бой с попыткой вытрясти не только деньги, но и душу. Избить потенциальную жертву им удалось, но не столь сильно, как предполагалось, всё же живший на улицах по дурной молодости и бывший одним из вожаков стаи отморозков во времена университета, Ганс научился кое-каким приёмам и даже защите, так что себя в обиду не дал, но клятвенно заверил, что обязательно наваляет тварям, как только поправится. Проведя по щеке ладонью, ощущая лёгкую небритость последних прожитых в квартирке дней, немец побрёл до ванной, где его ждал любимый бритвенный станок, купленный за хорошую цену, ведь всё же любить себя надо полностью, а значит покупать лучшее. Женской руки не чувствовалось нигде, это даже облегчало жизнь, никто не звонит, не запрещает, футбол не мешает смотреть, тем более, где найти ту, что будет молча переносить все его привычки, выработанные за длительные годы холостяцкой жизни. Случайные связи так же не редкость для немца, он не редко мог с трудом вспомнить на какой из вечеринок познакомился с высокой брюнеткой, и с кем встречал рассвет в своей постели. Имена были ни к чему, всё равно всё на один раз, как презерватив, использовал - выкинул, не записывая номера и даже не запоминая в лицо. Сейчас с этим особо не разойдёшься, и денег не совсем много, да и хотелось бы прикупить пару новых таблеток, его пачка стандарта заканчивалась, обременяя на жалкое серое существования, не разбавленное удовольствием. Идти никуда не хотелось, всё ещё ныли рёбра, и иногда ходя по дому, Ганс придерживался за левый бок, морщась от неприятных ощущений. Вот же собачья жизнь, но зато вполне предсказуемая, не считая встречи с тремя отморозками. Пена приятно охладила кожу, и станок с легкостью заскользил по щекам и подбородку, удаляя светлые еле заметные волоски щетины, потом умылся и начал остальные водные процедуры, после чего как всегда будет лёгкий завтрак, ведь особо Ганс готовить не умел, поэтому в холодильнике были полуфабрикаты, а на полке что-то из быстро приготовляемой сухой еды, которую надо заварить кипятком. Когда он в последний раз ел сытно и вкусно? В каком-то кафе очень давно, в основном сейчас рацион был однообразен, начиная с пива и заканчивая джином.
На улице было так же уныло, да и ничего не изменилось за то время, какое немец не выглядывал в окно, и теперь, щурясь от яркого света, который непривычно резал глаза, накинул толстовку на плечи и решительно направился к своему знакомому, собираясь закупить таблеток про запас, чтобы потом не бегать и не искать где их раздобыть, когда ломка начнёт настигать его. Это то чувство, когда всё тело ломает, и нет ничего другого, как желание прекратить мучение и погрузиться в удовольствие. Были и тяжёлые наркотики, и галлюциноген, который принимал с каждым разом увеличивая количество, теперь лёгкие, но предпочитая именно "колёса" куреву. Выбирать нужно было тщательно, иначе могли подсунуть весьма своеобразный товар, как например скополамин, что подавляет волю, и делай с ним всё, что угодно, он даже может помочь вынести свои вещи из дома. Ганс как-то наблюдал его эффект, вот только переборщили с дозировкой и на глазах человек, которому дали отведать такую наркоту стал задыхаться и вскоре скончался. Неприятная картина, но он и без этого на всякое дерьмо насмотрелся, что мало удивлялся или реагировал на сцены с летальным исходом. Вот и сейчас его мысли были заняты совершенно другим, чем-то обыденным, как построение планов на ближайшие пару часов, пока он доберётся до места в переулке, где часто стоял барыжник, которого многие коротко прозвали "Кот", и не редко его состояние обозначалось "котует", что значило "продаёт".
Сам район не был благополучным, криминальные сводки то и дело пестрили новыми историями о том, как кого-то где-то ограбили и именно в черте района, либо на его границе. Шелупонь здесь собиралась всякая, деля район на кусочки и пытаясь кому-то доказать, что они владеют им, а значит стоит платить за "крышевание", но вряд ли хоть кто-то из них был в настоящем мафиозном деле. Пусть и множество лет, прожитых здесь, этот район стал узнаваемым со всеми улочками и переходами, но никак не родным. А если быть точнее, то от этого уже блевать хотелось, иначе и не скажешь, когда только и дело, что натыкаешься на различных ублюдков. И вновь немец завёлся из-за последнего столкновения, ведь если бы не его нетрезвое состояние, возможно, убегать пришлось этим шакалам, а не лежать на замызганном асфальте, отхаркиваясь кровью. Но шанс их встретить был слишком мал, поэтому Ганс особо не заморачивался, храня обиду и месть на всякий случай. он даже не представлял насколько этот день станет для него то ли знаковым, то ли ужасающим, но стоило ему пройти мимо переулка, как к нему выбежал какой-то парень в рваной куртке и джинсах, выпачканный то ли сажей, то ли грязью, но интереса к себе не придал, чтобы пялиться во все глаза, гадая откуда это чудо. Но вот объектом интереса стал он сам, чувствуя, как пальцы сжали рукава серой толстовки, оставляя на ней кровавый след. В голове что-то щёлкнуло, наверно, это был предохранитель его спокойствия, что сейчас дал волю эмоциям, ведь Ганс сам готов был добить этого ублюдка за порчу любимой вещи. Оскалившись на подобии пса, готового вот-вот сорваться с поводка и вцепиться в шею, немец только собирался нанести удар, но заветные слова, что пробились через завесу злобы и ярости и дошли до понимания, остановили было руку. У этого есть деньги, которые, похоже, стащили какие-то ублюдки, и теперь нужно было их возвратить? Или что нужно этому ублюдку, валяющемуся на асфальте? Ганс не стал проверять на деле, есть ли деньги или о них так красиво говорят, он и по карманам не шарил, и в сумки друзей не любил залезать, это было низко, и вызывало отвращение, словно стервятник дохлую тушу доедаешь. Он окинув взором место, откуда вышел этот индивид, и заприметил удаляющиеся три фигуры, весьма смутно похожие на тех, с кем он не так давно имел счастье познакомиться. Именно они, и сейчас было куда важнее показать слепой Фемиде, что правосудие ещё не умерло, и кто-то его вершит. Под руку попался то ли прут от выломанной оградки, то ли арматуры со стройки, но он приятно оттягивал руку, и по размеру был не столь длинный, где-то сантиметров пятьдесят-семьдесят. Подобрав его и, оставив лежать парнишку, немец со всей своей осторожностью и рвением направился к удаляющимся спинам, догоняя и уже с разбега, замахнувшись железкой, ударил по затылку самого ближнего. Показалось, что кровь брызнула не только в сторону, но и немного попала на лицо, а там, куда угодил конец прута, уже бежала кровь из разбитого черепа. Мужчина охнул, не успев ничего понять, он даже и сказать-то не смог на прощение, грузно осев на асфальт. По его лицу уже скатывалась багровая струйка, но этого показалось немцу мало, и он для верности добавил ещё раз, чтобы наверняка, а о том, выживет эта скотина или нет уже не задумывался. Друзья, поняв что произошло, неуверенно один за другим приближались к немцу, и тут же один из них успел схлопотать по челюсти, и похоже, так же быстро был отправлен в нокаут с переломом, как казалось Гансу. Он не слишком переживал, разборки были в обычаи здесь, если нет ни трупа, ни ограбления - праздник.
Состояние аффекта прошло как-то внезапно, когда выдохнувшись, немец устал избивать ублюдков, припоминая им и его бумажник, что нашёлся у одного из шакалов, и то, что он не мог пару дней встать с кровати, валяясь подобно сосиске, и его синяки и ссадины. Один из троих имел какую-то сумку, ничем не примечательную, её обычно носят под ноутбук, и скорее всего принадлежала она тому, что сейчас полудохлый валяется в другом конце переулка. Вытерев прут с той стороны, где держали ладони, отбросил в сторону и, взяв под мышку, коутбук, неспешно пошёл к человеку, чтобы в итоге легонько толкнуть носком кроссовка в ожидании, что тот ещё жив.
-Эй, не вздумай сдыхать, ублюдок, - он поморщился, и, повесив через плечо сумку, с болью в теле приподнял жертву ограбления, держа одной рукой за руку, другой потянув за ворот куртки. - Блять, что ж вы все здесь шаритеть.
Немец ворчал, ему совсем не охота было идти куда либо с этим грузом, а особенно к себе домой, но недалеко была нелегальная больничка, где работал друг, можно сказать, почти брат. Человек этот не редко имел дело с преступниками, которым нельзя было появляться в городской больнице, где при любых ранениях обязательно сообщали в полицию. Наёмные убийцы, воры, простые отморозки с молодёжных банд, никто парня не трогал, понимая, что второго такого они вряд ли найдут, и поэтому территория такой больнички была неприкасаемой. Туда Ганс и потащил свою находку, взяв на себя основную тяжесть, и теперь скорость его уменьшилась в разы, и значит прощайте планы, вряд ли он куда-то успеет.
Можно ли было предположить, что выйдя после нескольких дней заточения, вот так всё закрутится? Вряд ли, но больше всего он чувствовал себя, как в дерьме, когда спускался по ступенькам в подвальное помещение, где за глухой железной дверью находилась больница. Два коротких звонка и один длинный, так обычно он звонил другу, чтобы хоть как-то выделиться из общей массы клиентов. Открыли не сразу, но не спрашивая, кто там на улице, а уж какие глаза были у Таки были весьма удивлённые. Впервые этот немец кого-то притащил, и отнюдь этот кто-то не имел пару сисек. Японец был странноват, но любил свою работу, и как всегда ходил в белоснежном халате, требуя и от других чистоты, и это было первым и главным правилом. Подвальное помещение имело несколько комнат, довольно просторных, в одной располагалась хирургия, в других палаты, ещё одна - приёмная. Стены давно облупились, краска вспучилась и местами осыпалась или покрылась узорами трещин, но зато там, где этот парень колдовал над пациентами было куда цивильные.
-Что это, аники? - странное обращение, означающее "брат" не редко употреблялось Таки, который уже успел подхватить тело с другой стороны и направить в приёмную, чтобы уложить на кушетку. - Наша злая собачка решила сделать доброе дело? Шучу-шучу, и не делай такое лицо, и так между бровей складочка осталась.
Таки задрал то, что когда-то называлось футболкой, чтобы осмотреть рану, и поцокал языком, когда его подушечки пальцев коснулись их края. О том, что делал японец, Ганс наблюдал за столом Таки, смирно ожидая конца развязки, наблюдая, как тот тампоном промыл рану и уже накладывал тампон и перевязку, усмехнувшись.
-Не так всё и страшно, - японец по-дружески потрепал пациента по плечу - Повязку поноси с недельку, переодически меняя, и будет всё хорошо.

Под пристальным взглядом японца, Ганс взял протянутую пачку, быстро прошелестев большим пальцем о края, предположительно намечая в уме сумму, что он держал, и присвистнул. Овчина стоила такой выделки, ведь получил он куда больше, чем планировал, в идеале при предложении помочь фантазия рисовала две сотни смятых купюр, за которые он бы помог дойти до первого поворота, но здесь оказалось не только плата за перенос с места до места, но и оплата эскорта, лечение и наложение повязки, ещё и на чай осталось. Прелесть. Немец готов был уже положить выданную ему сумму в бумажник, что вернулся вновь к законному хозяину, но не успел потянулся к карману, как Таки взял под локоть и настойчиво повёл из приёмной в коридор, больно сжимая длинные, но сильные пальцы на локте. Возможно, этот сраный японец увидел сколько отвалили другу, и решил тем самым принять непосредственное участие в делёжке, как представитель медицинской помощи. Какая клятва Гиппократу, её, похоже, давали как присягу стране, вроде бы сказал: "клянусь", а всем на это класть. Но стоило двери закрыться за спинами, как немца тут же отпустили, но внимательные карие, почти чёрные, глаза, похожие на бездонные туннели, устремились на Ганса, от чего тому стало как-то не по себе. он машинально протянул пару купюр, надеясь, что от него тут же отстанут, но Таки заговорил совсем не о деньгах, хотя, конечно же предложенные забрал, сукин сын:
-Где ты его нашёл? - он прищурился, следя за каждой дёрнувшейся мышцей на лице, но продолжил, лишь получив молчаливый ответ в мимике: "В смысле?". - Похоже, его сильно по голове ударили, и даже не единожды, раз он тебе такую сумму отвалил. Так, я даже боюсь предположить, что у него память отшибло, а может он не знаком с тем, что значит "деньги"? Молчи, я думаю.
Он походил взад и вперёд, сложив руку на груди, а второй поддерживая покрытый лёгкой щетиной подбородок, и лишь его шаги звучали в пустом коридоре нелегальной больнички. Таки был в какой-то степени гуманистом, ещё он любил переводить бабушек через дорогу и помогать донести сумки. Альтруист, мать вашу, только этим он занимался на досуге, когда не орал на всяких ублюдков, что приводили своих умирающих товарищей. Однажды Гансу не посчастливилось наблюдать за тем, как на этого японца совершили покушение, просто потому, что тот сказал неутешительную новость, мол тот, что лежит в такой-то палате, сейчас умирает, и ему вряд ли можно чем-то помочь. Тогда это был не его знакомый врач, а какой-то безжалостный, сдвинутый на голову, человек, не только скрутивший обидчика, но и угрожающе показал остроту скальпеля. Слухи ходили разные вокруг этой персоны, одни утверждали, что Таки - некогда терроризирующий маньяк, любивший резать свои жертвы, другие ушли недалеко от этой истории, но говорили, что когда-то он был хирургом, и случайно так прирезал кого-то влиятельного, а теперь скрывался. Но в это немец не верил, потому, что знал этого японца с детского дома, где вместе выросли, пока новоявленный папаша не забрал к себе своего некогда оставленного мальчика. Судьбы у всех разные, этого Ганс не скрывал, но теперь был весьма благодарен за то, что в этом чёртовом городе нашёлся кто-то, кто был знаком ему.
Теперь вот японец стоял перед ним, предлагая одну догадку за другой, эти чёртовы головоломки ему нравились, вот он и гадал, что вот так толкнуло его пациента столько денег отдать. Одно из таких вот решений коснулось и немца, и гласило о том, что тот якобы грозился добить несчастного, если ему не отдадут оставшуюся сумму, а может просто сказал, что поможет дойти до очень секретной больницы, но за очень большую сумму. Ганс лишь недовольно фыркнул, прижимаясь к стене, и тут же послышался хруст вспученной старой краски, и словил на себе грозный взгляд друга:
-От стенки отошёл, ублюдок, - и провожая отшагнувшего к середине коридора друга, выдохнул, запустив в свои волосы пальцы, ероша. - В общем, за ним нужно приглядеть. Да-да, вдруг он жил дома, не вылезая? Знаешь, бывают такие затворники, их никуда не пускают, вот они и не знают что происходит...
-Отлично, вот и оставь его у себ... - но Ганс не закончил, словив молчаливое выражение лица японца, что так и говорило: "ты дурак, да?", и всё понял. Живёт Таки в этом же подвале, но в другой комнате, и развернуться двоим здесь было негде, а значит, пристроить у себя этого он не мог никак. -О, нет, нет и нет. Я не собираюсь приводить к себе всяких ебаннутых. Тем более, с какого хера он должен быть у меня?!
Ганс так и знал, что добром этот разговор не кончится, особенно для него, немца, ведь каждый раз, когда Таки нужно было пристроить найденного котёнка или щеночка, то просил об этом Ганса, и тот не сразу, но соглашался, ведь всё же японец иногда мог предоставить ему бесплатные таблетки, а значит иногда его прихоти можно и исполнить. Но ни одна живность у него долго не жила, то сдыхала, то убегала, но и японец больше не вспоминал о своих найденных любимцах, когда те скрывались с глаз долой. Это был один из минусов, который так заёбывал, остальные выглядели на этом фоне серо и неприглядно, заставляя о себе вспомнить лишь в самый последний момент. В остальном этот парень был неплохим, этакая восточная очаровашка, работяга и любитель здорового образа жизни, мечта всех женщин, что иногда появлялись в этом месте отнюдь не для хирургической помощи. Некоторых приводил Ганс, и тогда хороший вечер в клубе переливался в весьма жаркую ночь в подвальной больничке. Как Таки говорил: секс - решение любых проблем. Только сейчас проблема этим самым отчего-то не решалась, и немец молча смотрел исподлобья на друга, прищурив опасливо глаза. Он был зол, если бы это был котёнок, то немец здесь бы свернул тому шею, не задумываясь, чтобы не мучился в дальнейшей жизни, на которую этот ублюдок обрекал. А здесь какой-то мудак, что впервые вылез в мир, и в эту, придуманную самим же собой, историю Таки поверил, пылая желанием помочь. Если бы не их давняя дружба, то сейчас кому-то сломали бы нос, чтобы не придумывал всякое дерьмо, а уж тем более не предлагал его. Но ключик всегда был при враче, что сейчас с ухмылкой выудил из кармана халата пластиковый пакетик размером со спичечный коробок. В нём было то, что весьма трудно достать легально, а  из под полы дороже в раза два. Немец поколебался с минуту, но уж резким жестом забрал свой маленький утешительный приз, давая добро на то, что приютит несчастного, пусть это будет только для галочки на первый день. Стоит им покинуть место, как Таки напрочь забудет, такая у него память. Они вернулись обратно в приёмную, и немец, державший руки в карманах толстовки, машинально глянул на испачканный рукав, будет хорошо, если этот странный тип умеет хотя бы стирать, а там можно потом и вышвырнуть, лишь бы его не прирезали возле порога. Он предоставил всё высказать Таки, сам не умеющий доходчиво объяснять на словах, имеющий врождённое косноязычие, лишь стоял у двери, в предвкушении расслабленности, которую ему всё таки удалось получить. Весьма странный день, из полного дерьма он превратился в некую отдушину, деньги от типа, который по всему не знал их ценности, а может был настолько богат, что раскидывался, так и "лекарство" от Таки. Осталось только сказать: "Я люблю тебя, мир", а дальше будут танцы-танцы-танцы.
Сколько времени прошло с того момента, как они оказались в стенах подвала, где хоть и было хорошее освящение, уютом и не пахло, только лекарствами и кварцем. Чувство болезни, смерти, отчаяния настолько давили немца, что он ощущал себя букашкой, а большой толстый палец его вдавливает в землю, крутясь. Когда ты под алкоголем и травой, то плевать где поиметь тёлку, на кушетке в этой дыре или же на диване дома, но в здравом уме немец заходил не часто, и сейчас хотел поскорее покинуть это место. Он не горел желанием прикасаться к найдёнышу, чьё имя его не интересовало, тот дал денег, как обещал, поживёт с денёк и сам уйдёт, на радость обоих, а Ганс будет жить долго и счастливо, пока не закончиться травка. Маясь от ожидания в дверях битый час, не зная даже приблизительное время нахождения, Ганс то и дело поглядывал то на Таки, то на того парня, ругая про себя японца с его: "пациенту надо немного отдохнуть, не хочешь выпить чаю?". Вот он мог бы это сказать раньше?! Ублюдок, ещё Таки имел такой же ёбнутый чайник, как и он сам, старый железный, с пипкой на носике, которая свистела при кипячении, а крышечка весело подпрыгивала. Эту херню японец любил собирать, таская в дом всё ненужное старьё, начиная от разваливающихся книг и кончая вещами. однажды, этот на голову укушенный принёс самовар. Самый настоящий, и два часа они, как две ебанушки, пытались его запустить, чтобы попить чаю по русскому обычаю, как раньше там, на Руси, было принято. Ещё среди этого говна можно было найти пару икон, старый чайный набор, ложки, блюдца, ковёр с оленем, и прочее хламьё. Впору было открывать музей, а, может, новую городскую свалку. Это был третий минус, который всплывал не сразу, и от того не особо мешал водить общение с японцем.
-Всё, пошли, - рявкнул немец, когда его нервы не выдержали. Он устал слушать балобольство Таки, ему хотелось домой, и чем скорее, тем в более добром состоянии он будет, как хозяин дома. Не дожидаясь того, как встанет и каким шагом пойдёт, если вообще пойдёт, пацан, Ганс отправился к двери, где его судьба оказалась такой же, как и десять минут назад. И когда Таки, помогающий пациенту добраться до выхода, хотел попрощаться и пожелать счастливого пути, то лишь услышал перебивающий его рявк. - Пошёл в жопу, Таки, это последняя просьба приютить всякое зверьё у меня.
Ганс дёрнулся и открыл замок на двери, пропуская вперёд незнакомого парня и лишь затем вышел сам, оставляя японца одного в своих старых облупленных стенах. Теперь этим двоим предстояла дорога домой.

Они шли молча, и это устраивало обоих, по крайней мере немца уж точно, ему не жно было отвечать на глупые вопросы, а тому беспризорному не хотелось эти вопросы задавать. При этом все оставались весьма довольны, исключая различные факторы, что для каждого были существенны, но никто не хотел ими делиться, поэтому тишина и молчание были лучшим выходом. Всё бы это длилось и дальше, но сие действо велело откланяться и уйти прочь, когда этот пацан раскрыл рот, заставляя нервно скривить губы и глянуть на него. Ганс словно впервые его увидел, на всё время возвращения домой думая о своих делах и планах, что он будет делать первым делом, примется ли сразу за таблетки или же пока отложит до более удачного дня. Смотрел долго, испытующе, сощурив опасливо глаза, как обычно делал при виде объекта, что раздражал его, он и забыл про этот хвост, что был навязан ему другом. Ему не хотелось отвечать, и ещё он желал, чтобы этот заткнулся и больше ничего не говорил, уж слишком его слова походили на камешки, что кидали в глубокий колодец. Резко шикнув что-то на вроде: "Пошли", развернулся и вновь продолжил путь, но теперь осадок не покидал до конца пути, когда, виляя по улочках, откуда пахло гниющим мусором и мочой, они наконец-то не подошли к самой обыкновенной многоэтажке, где ютились маленькие квартирки, одну из которых снимал и он сам. Узкие подъезды, без света и с выбитыми стёклами, здесь чувствовалась безысходность и бедность, даже, можно сказать, грань выживания, где люди жили по своим законам. Это было что-то на подобии Бруклина, только без чёрных гетто, но остальное присутствовало в избытке. Не удивительно, что полиция сюда и не совалась, не редко, когда убить могли прямо на улице, просто потому, что у тебя вроде как были деньги, а может и просто так, мордой не вышел. Малоимущие ютились семьями, в основном большими, где прокормить эту изголодавшуюся стаю волчат было практически невозможно, работай ты хоть в три смены. Поэтому преступность среди молодёжи была высока, сам Ганс не редко применял силу к каким-нибудь пятнадцатилетним шакалам, что пытались обворовать его. По началу жить было здесь тяжело, особенно тем, кто спустился с роскоши и мирного существования в эту клоаку, где что не день, то сплошное приключение. Затем проходит время, и после нескольких месяцев - если не убьют - уже можно почувствовать в этих грязных проулках со следами гнили, мочи и разбросанными шприцами, нечто родное, еле уловимый романтизм. Конечно, это быстро улетучивается вместе с бумажником и разбитой головой, тогда становишься более-менее сознательным, и если повезёт, постараешься выбраться отсюда. Но обычно этот район был подобен болоту, если засосало, то навсегда.
Наркоманы, убийцы, насильники... Всё скопилось именно здесь, где они весьма неплохо себя чувствовали, совершая свои убийства где-нибудь в другом месте, но возвращались назад, под защиту этих старых домов. Ночью прямо на улице стоят шлюхи для тех, кому непозволительна роскошь борделей или что-то посолиднее, да и совокупляются они почти тут же, уйдя за поворот, где потемнее, а утром если не шприц, то презерватив найдёшь точно. В этом месте он и жил, всё, что было ему позволено, и особо Ганс на это не жаловался, свыкнувшись с подобным существованием, но зато и те, кто когда-то по дурной молодости был его клиентом, не сунутся. Эти ублюдки до сих пор жаждут с ним встречи, тем, кому нравится неповиновение, немец был по вкусу, ведь где ещё можно найти и попытаться приручить такого зверя, что постарается что-нибудь да откусить. Прошлое изредка навещало его, но не настолько, чтобы успеть надоесть, в остальном Ганс жил простой жизнью, стараясь не рисковать и поздно не возвращаться. И сейчас, когда за спиной шёл пацан, ни на что не годный, грязный, избитый, Гансу становилось не по себе, если он мог защитить себя, то ввязываться ещё раз за этого чудака он не мог и не хотел. Это не было фильмом, где добро пробуждается в ублюдке с улицы и он становится киногероем и любимцем женщин, здесь и женщины то не было, а весьма хотелось оную. В последний раз Ганс развлекался весьма давно, прошло прилично времени для него - две недели, а всё потому, что пока деньгами на клуб не обзавёлся, а снять с улицы ему не позволяло чувство прекрасного, ведь что хорошего в том, чтобы трахать бабу с пакетом на голове, по-другому просто не встанет. Порнофильмы не его стиль, хотя пару дисков найти можно было, но это скорее хозяйские, чем его, оставленные любезно на потребность немца, если сильно уж приспичит, а никого под рукой нет.
Ганс потянул держащуюся почти на соплях ручку от двери подъезда и зашёл в пустующий коридор с обшарпанными стенами и облупившейся краской. Здесь были какие-то странные надписи, скорее являющиеся пародией на граффити, чем оное, некоторые подпаленные двери квартирок, разбитые лампочки и валяющиеся окурки и бутылки. Не так давно здесь была пьяная драка, и лужа крови, что всё же впиталась в бетон, тёмным пятном выделялась на более светлом участке. Пахло не то, чтобы мочой, но и чем-то похуже, а в углу за мусоропроводом блевал какой-то малолетний наркоман. Осторожно, чтобы не вляпаться во что-нибудь, немец поднимался всё выше и выше, туда, где на более высоких площадках было гораздо чище и культурнее, лифты здесь не работали и мало кому хотелось идти на десятый этаж, чтобы покурить или ширнуться. Девятый этаж, а дыхания у Ганса почти не хватало, впрочем ему бы меньше курить и снова заняться спортом, но он не хотел, да и куда пойти без денег, ведь теперь везде нужны они. Ключи брякнули, и щёлкнул замок, и первым впуская в своё маленькое жильё был тот самый пацан. Он так же немногословно велел разуться, и, пройдя в коридор, снял с себя куртку и отложил в сторонку кроссовки. Да, здесь не было уютно и не пахло домашним ужином или даже выпечкой, не жила здесь и женщина, но весьма чисто, пусть пыль вытирали изредка, ибо Гансу было лень. Сразу по левую сторону был маленький зал, где развернуться двум людям ещё можно, но если разложить старенький бежевый диван, то уже будет сложнее, а кроме него ещё был тёмный лакированный книжный шкаф с сервантом, где хранилось какое-то барахло в виде стареньких фотографий и различных статуэток, вазочек и книг. Здесь же был чайный сервиз, старенький телевизор с DVD-плеером, что не работал. Дальше по коридору так же слева была кухонька, коридор упирался в ванную комнату, а справа была ещё одна комнатушка, что являлась спальней и кроме как двуспальной кровати и шкафа под одежду ничего там не стояло, и вряд ли бы поместилось. Где будет спать непрошеный гость Ганс мог сказать сразу, ведь отдавать свою кровать ему не хотелось, поэтому сразу дал понять, что туда входить строго запрещено, поэтому пусть ютится здесь на диване, но он был сломан и поэтому раскладывать себе дороже. Что касалось кухни, то если там найдётся что пожрать, то почему бы и нет, но весь вид говорил, что это всё равно, что у собаки кость забрать. Немец жил один, и привык всё для себя, и появление кого-то другого являлось прямым посягательством на личную жизнь и собственность, которой особо-то и не было. Но это не мешало всячески показывать данный факт.
-Иди умойся, - недовольно буркнув, Ганс ткнул в сторону ванны, где стояла весьма непримечательная чугунная ванна, да и краска там со стен давно слезла. Сам же он отправился искать вещи для дивана, всё же домашнее гостеприимство обязывало не укладывать спать на голом полу, а дать хотя бы подушку и одеяло. Конечно-конечно, ещё надо было дать тому пацану штаны и что-нибудь на тело, иначе он будет ходить и трясти своими... эм... достоинствами, если таковые есть.
Отправив навязанного сожителя умыться и привести себя в порядок, немец пошарился по карманам своей куртки и вынул заветный пакетик, осталось только уложить этого придурка баиньки и приступить к релаксации. Когда же спальные вещи были найдены, а миссия с ними завершена, то вздохнувший от облегчения, что справился с этим делом, немец разжился бутылочкой крепкого пива, что на голодный желудок весьма быстро вывела из состояния трезвости, ударив крепостью и хмелем в голову. Но расслабление было неимоверным, конечно, это вряд ли можно сравнить с оргазмом, что само по себе весьма божественно, но и такое дёшево и сердито. И так, сидя за кухонным столиком, держа в руке бутылку пива, Ганс пододвинул к себе поближе пепельницу и достал из лежащей пачки сигарету. У него всегда они были в куртке или в кармане джинсов и на кухне, из-за той же лени, что одолевала немца, ему было лень бегать и искать эту треклятую пачку, поэтому проще было купить блок, и одну пачку из него оставлять на кухне. Затяжка, затем ещё одна, вот уже балуется тем, что выпускает колечки дыма, пусть этот фокус не всегда у него получался, но зато это не столь важно, просто расслабляет. Он не знал, сколько ещё так сидел, час или два, а может больше, но шум воды в пустой молчаливой воды уже изрядно действовал на нервы. Когда Ганс бывает пьяным, а именно сейчас он был в таком состоянии, то любая вещь могла вызвать бурную негативную реакцию, порой в таком аффективном состоянии мог и руки распустить, но пока что он просто глотал горькое поило и делал затяжку одну за другой, не считая время. В голове у него были простые мысли о девках, что были у него, о том, что хорошо бы поскорее избавиться от навязанной обузы и снова вернуться в жизнь где он один, и, конечно же, о заветной травке в пакетике.
Когда пива осталось почти на донышке, а этот придурок так и не вышел, Ганс поднялся, сжимая зубами и без того смятый фильтр новой сигареты, что не успел ещё закурить, и направился к двери в ванную.
-Ты, блядь, там не сдох? - он три раза сильно саданул кулаком по двери, от чего та жалобно заскрипела, нервы у него были ни к чёрту.
Это не было жестом любви и заботы, просто слишком он не любил, когда его вещами долго пользуются, а здесь ещё и этот тип. Вдруг он там откинулся, пока мысля и куда девать труп? Можно, конечно, скинуть с девятого этажа или там расчленить на мясо для пельмешек, но всё это было не комильфо. И поэтому, обещая себе, что если тот не уйдёт сам, то шею свернут обязательно.

Странно видеть совсем не то, что обычно бывает, вот и Ганс был не особенно рад пацану, что вышел из ванны, откуда обычно выходили горячие штучки с упругой грудью и попкой. Может, сказывалась простая привычка ожидать обыденное, поэтому немец столь остро воспринял изменение в своей жизни, которая мало чем обычно радовала. Но пока что выгонять он никого не собирался, просто из-за своего воспитания, точнее, того, что от него осталось. Ночь сгустилась довольно быстро, липкой плёнкой накрывая улочки района, и всякая шваль уже начала выползать в ожидании новой жертвы. Интересно, как он себя поведёт, когда под окном снова кто-то завопит? Вот Ганс, например, около двух месяцев привыкал к тому, что какая-то тупая широнутая наркоманка орала около его дома, вопила во всю глотку, что насилуют, в другой раз - убивают. Не мог заснуть, потому, что верил в эти крики, и вся картина красочно рисовалась перед глазами, заставляя вжиматься в подушку. Но чем дольше это продолжалось, тем менее восприимчив становился человек, слушающий это, а один раз всё же крики оказались настоящими, но никто ей не помог, потому, как привыкли. Её труп нашли через день, изнасилованная, выпотрошенная, кажется, её даже отымели железной трубой, но никто не стал заводить уголовного дела, всё равно преступника или преступников никто не собирался искать. не здесь, уж это точно. Поэтому, немец старался придти либо пьяным, либо сильно уставшим, и держать окна закрытыми, свято веря, что эти чёртовы стеклопакеты могут хоть на немного заглушить всё то дерьмо, что льётся с улиц. Вот и сейчас, он, как хозяин квартиры, вальяжно пошёл вслед за пацаном, делящим с ним этот маленький закуток, но немного задержался, отвлекаясь на какие-то звуки с улицы, но вскоре вновь вспомнил зачем ему понадобился этот паренёк. Сжимая в зубах фильтр так и не закуренной сигареты, Ганс встав в дверном проёме, прислонившись плечом к косяку, и наблюдал, ловя любые попытки каких-то противозаконных действий, но каким бы параноиком он не был, ничего так и не обнаружил. Да, это была не женщина, а простой парень с улицы, что, возможно, был неудачным грабителем, или что другое у него там случилось, но агрессия, что вызвал алкоголь, прошла, её заменило некое любопытство и жажда общения, как это бывает у всех, кто примет на грудь. Вот только немец сначала мог в морду дать, а затем говорить о высоконравственном, и сейчас он молча жевал фильтр сигареты, задумчиво почёсывая подбородок. Странный этот пацан, может, на голову больной? Сбежал с какой-нибудь психушки, ограбил кого-то, а этот привёл к себе, а вот уснёт и не проснётся больше. Эх, к чертям собачьим этого Таки с его добротой.
-Эй, - получилось гораздо громче, чем планировал немец, но его это не смутило, наоборот, даже чуточку приободрило. - Ах, дерьмо, зажигалку забыл.
немец недовольно похлопал ладонями по телу и карманам, проверяя, вдруг зажигался была в одном из них, но тут же вспомнил, что их всего две, и за каждой было лень идти, да и хмель ударил и без того буйную голову. Он переступил маленький порожек, чуть пошатываясь, но всё же крепко держась на ногах, и протянул эльфу руку, произнеся: "Ганс". Ладонь была широкой, тёплой, да и на ощупь шершавой, что говорило о работе физической, нежели интеллектуальной, но, наверно, если бы Ганс и дальше не запускал бы себя, а начал заниматься спортом, то достиг бы хороших результатов в плаванье или баскетболе, ещё он любил гонять мячик в одном из дворов с местной шпаной. Да, спортсменом был бы хорошим, но наркотики сгубили всё будущее, о котором тот даже не задумывался, поэтому сейчас он стоял перед незнакомым ему пацаном, сурово глядя сверху-вниз. Он не собирался допытываться до того, откуда у него вещи, главное, что деньги и дали, и не важно чьи, ведь как известно, бумажки не пахнут. Сейчас, вглядываясь в лицо невольного собеседника, Гансу казалось в этих чертах что-то неуловимо заманчивое, притягательное, но вот что именно он пока не мог разобрать. Есть такие люди, что притягивают к себе характером, другие словом, а третьи - красотой, при этом не важно какого ты пола и ориентации, эта ощутимая харизма примагничивает настолько сильно, что сложно оторваться. У самого Ганса был такой человек в жизни, период не из лёгких, и тот, кто столь же сильно его притянул, мало догадывался об этом, подкармливая своим внимание интерес к себе, как и некое желание, которое немец не мог понять полностью. То ли желая его на духовном уровне, ловя каждое слово в разговоре, то ли в физическом. Смешное было в том, что тот человек даже имени не помнил, обращаясь к немцу прилипшей кличкой. "Два сраных года этот мудак не мог запомнить четыре буквы!" - негодовал тогда Ганс, пытаясь бороться со своим желанием всё больше и больше узнать про этого человека, пока судьба их не развела. К счастью. Обоих. Особенно, того.
Вырываясь из плена невольных воспоминаний, немец поймал себя на том, что пока он погружался в свои внутренние переживания, рука сама потянулась к волосам пацана. Почему-то было приятно зарыться в них пальцами, они отличались от его собственных, жёстких и прямых, даже цвет гораздо мягче. Полное отсутствие агрессии, так про себя отметил внешность немец, нет ни пирсинга, ни татуировок, редко встретишь такое чистое тело даже среди девушек. Это был какой-то тренд, под который попал и сам Ганс, когда проколол себе левый ушной хрящик. Рука скользнула вниз по волосам, ощущая приятную мягкость, и пальцы зацепили заострённое ухо.
- Hier Hure,  - лишь выпалил немец, одёргивая руку, словно перед ним прокажённый был. Уж слишком не любил всех этих оборотней, вампиров и прочих вурдалаков, пол жизни считая вымыслом, а затем живя бок о бок с этими тварями. - Ich wünsche Ihnen war Homosexuel.
Да, после всякой мистической хуйни, Ганс ненавидел гомиков, не перенося их на дух, побывав невольно одним из них некоторое время. Мало что можно найти приятного в том, когда тебя имеют в зад, при этом надо ещё показывать, что это доставляет удовольствие, но вот незадача, немец со всей своей врождённой хитрожопостью не мог перешагнуть гордость ещё больше, чем было. Тряхнув головой, он развернулся и, что-то бурча под нос ,удалился назад на кухню, где раздался звук открывающегося старенького холодильника и звон стеклянной бутылки. что ж, бывают дни исключений, и сейчас один из них, но слишком уж предвзятое отношение было ко всем нелюдям, и сейчас Ганс боролся с этим омерзение с помощью горячительного. Алкоголь - лучший друг, как и сигарета. Один глоток, второй, третий. Вот уже полная пепельница, а хмель лишь бушует, и рваные мысли скручивались в комочки, не давая сосредоточиться. Эльф, это был определённо эльф, их ещё показывали в одном весёленьком фильме про карлика с кольцом. Сладкие ванильные педики. Ещё глоток, и вот перед глазами постепенно мутнело, но казалось, что теперь соображать стал лучше прежнего, ведь он нисколько не пьян, нет-нет. Уткнувшись в ладони, упершись локтями в стол, Ганс молча думал над происходящим, в душе неприятно ютился червь сомнения и отвращения, ведь вот забава, пустить за порог того, кого считаешь выродками, заполненный праведной гордостью за расу человеческую. Расист, одним словом.

Отредактировано Ганс (06.02.13 18:41)

Ничто не вечно под луною... Странные строчки какого-то старого стиха, отрывок из которого Ганс как-то машинально прочитал будучи в университетской библиотеке, там говорилось о судьбе человека, о том, к чем стремятся и что получается, слишком длинный, слишком замысловатый, а для него и весьма скучный. Но тот отрывок он запомнил, и теперь всплывший в океане памяти, казалось бы, затонувший кораблик воспоминания напомнил о себе как-то весьма удачно. Философия сама по себе была любимым делом любого человека, не важно какого он статуса, пола, возраста, эта наука была с ним всё время, сопровождая в компании и в одиночестве. Тех, кого услышали люди, стали великими мыслителями, другие и вовсе неизвестны, пусть их цитаты уже ходят из уст в уста в разных трактовках. Почему-то именно в таком состоянии, когда едкий сигаретный дым пропитывает не только одежду, но и кожу, оседая на лице, руках, столе, хотелось поразмыслить над жалким существованием в этой забытой дыре, где на улицу опасно выйти за хлебушком, а в квартире настолько тошно оставаться. Здесь никого нет кроме него самого, нередкие встречи длились  одну ночь, а затем всё повторялось, но с другими лицами, но отчего-то уже приелось и казалось знакомым. Возможно, у Ганса больше не было ничего в жизни, кроме как жрать, спать и удовлетворять свои похотливые желания, но эта мысль была не так уж далека от истинны. Чёрт бы побрал тот момент, когда его родители встретились и решили изобразить чёртову счастливую семью, ещё даже не окончив университет. Тупые людишки. Наверно, из-за этого к своим двадцати восьми годам он не обзавёлся семьёй и любимой работой, да и вряд ли с таким весьма впечатляющим прошлым можно было найти достойную девушку. Кому это интересно, ведь может найдётся кто-то получше немца, подрабатывающего где придётся.
Вся эта жизненная трагедия могла и дальше продолжаться, засасывая всё глубже и глубже на дно, подобно зыбкому болоту, если бы не новый глоток пива. Он приносил некий позитив и луч солнца в мрачную картину жизни, но и этого не на долго хватало, и приходилось увеличивать дозу, чтобы совсем не пропасть. О том, что распивать в одиночестве бутылку за бутылкой было первым признаком острого алкоголизма, Ганс не думал, его мозг отключился, даже не воспринимая посторонние звуки, что могли доноситься из зала, ведь там он оставил найдёныша. Как-то не сразу он вспомнил о нём, пусть тот и являлся причиной этого срыва, а может простым поводом нажраться и смотреть помутневшим взглядом в окно, за которым ни черта не видно. В этом был весь немец, ведь стоило найти одно, как тут же забывается и переходит на совсем другое. Да, он не являлся радушным хозяином, готовым расцеловать каждого, кто переступает порог его дома, да и к чему это, ведь у Ганса было множество других дел, нежели пускать на свою территорию кого-то другого. Он был жутким собственником и любил чувствовать свой контроль, который подобно ошейнику, затягивался на выбранной жертве, не давая ей и шагу вступить без ведома. Но сейчас такие навыки были ни к чему, ведь там, где он сейчас обитал, это ненужное ощущение, здесь приходится подчиняться. Разбивать в кровь пальцы, цепляясь и пробивая себе путь наверх немец давно перестал, ему и терять-то уже ничего не было, всё что мог, давно раздал. Раз за разом, насаждая себе мыслью о подобном, Ганс лишь больше мрачнел и замыкался, желая где-то в глубине души вернуть хотя бы студенческие годы, где там он был куда более дерзким и молодым псом. От этой мысли он усмехнулся, чувствуя постаревшим и обессиленным, держащим в дрожащих пальцах очередную бутылку, какую именно он сказать не мог, морща лоб в попытке посчитать количество, но сбивался и забывал, чтобы вновь уделить пару минут этому делу. Пепел давно падал не в пепельницу, заполненную до отказа бычками, а где-то под ноги или на штаны, и только завтра, а может и через день, когда разум протрезвеет, немец вспомнит, что изнахатил свою одежду, оставив прокуренные дырочки. А пока что он просто сидел, опустив голову вниз, чувствуя тошноту, что подкатывала к горлу, и хотелось в туалет, но он не был уверен, что сможет дойти сам.
Сколько прошло времени с того момента, как обуреваемый яростью и презрением, вышел из зала, оставив пацана одного? Казалось, что ночь почти прошла и вот-вот наступит зябкий блеклый рассвет, но солнце так и не вставало, чтобы показать новый день, перетёкший из старого. В квартирке было весьма тихо, и первая мысль была о том, что всё происходящее просто вымысел воспалённого мозга от одиночества в этих надоевших стенах. Хотелось ли выть? Нет, да и толку от этого не было, ведь всё равно положение не исправить, лишь больше подстёгивать очередным глотком. И вот Ганс подавился, более не желая пить безвкусное поило, смешавшееся во что-то одно и мало напоминающее изначальный продукт. Тошнота волнами напоминала о себе, и приходилось искать силы сдерживать рвоту, но он так и не уходил с кухни, сам не зная почему. Если сейчас его накроет и он сдохнет от количества алкоголя, то и искать будет некому, друзей у Ганса не было, лишь один чёртов япошка, но тот редко покидал свою больницу, чтобы придти в гости. Вот такой конец у алкоголиков, придумать воображаемого друга, а так же его историю и представить в ярких красках, чтобы самому поверить, а тем временем торчать квартире в диком ужасающем одиночестве, съедаемый самим же собой, своими страхами и мыслями. Как же это было противно, настолько мерзко и невыносимо, что немец схватил со стола нож и крепко сжал рукоять. Он готов был в этот же миг полоснуть по венам, чтобы прекратить это бессмысленное существование, ведь всё равно ничего за душой не имел и вряд ли найдёт. Перед глазами плыло, очертания оружия, как и остальных предметов, расплывалось, чуть ли не сливаясь в одно неказистое пятно, голове было легко, ограничения на некоторые движения был снят, как и запрет на слова. Ведь не редко, ганс мог сказать то, что он думал, при этом как раз не задумываясь как оно звучит и какие последствия могут быть. Да и зачем всё это нужно, ведь если через пару минут уже всё будет кончено. Интересно, что там на том конце жизни? Одни говорили, что это путь в Ад или Рай, другие - подземное царство, а третьи пророчили новую жизнь. Но не попробуешь - не узнаешь, и холодная острая кромка ножа впилась в кожу на запястье, но несильно, лишь продавливая. Уверенность покинула разом, когда немец вроде бы решился рвануть рукоятку, но внутренние тормоза ещё не были столь разболтаны. Наверно, что-то должно было произойти в будущем, раз кто-то помешал сделать такой бессмысленный шаг, на который только что отчаялся пьяный человек. Но Ганс, отбросив нож в сторону, закрыл руками лицо и упёрся локтями в колени. Как это было вообще возможным, выглядеть вот так жалко? Вместо того, чтобы что-то менять, он нажирается и накуривается, а ведь у него есть диплом с университета, престижная профессия и были шансы на куда более отличную жизнь. Но этот вопрос так и остался без ответа, и согнувшийся чуть ли не на пополам, сидя на стуле, немец услышал шум шагов. Сквозь пальцы, Ганс видел, как его некогда воображаемый друг ходил по кухне и наливал себе чай. Вы представляете? Это было комично с одной стороны, но с другой - белая горячка накрыла его, и то, что он видел, было приходом. От такого немец задохнулся, мучительно втягивая в себя воздух через плотно сжатые зубы, впервые его пробил какой-то дикий страх. Допился. Это было подобно внезапной резкой потере слуха или зрения, когда человек не может сориентироваться, понять что где находится. Раз за разом он мог лишь пытаться восстановить дыхание и постараться придти в себя, но давалось это с трудом.
Его позвали, тихо, возможно, чего-то опасаясь, и тут же продолжили, говоря о чем-то, что-то или кого-то нужно было куда-то повесить. Немец тряхнул головой и устало приподнял голову, чтобы посмотреть на пацана, что приютил буквально пару часов назад. Рука поднималась медленно, каждый жест давался с таким трудом, и следовало быть осторожным, он весьма сильно переборщил. Поманил к себе, и когда почувствовал, что вот есть опора, вцепился пальцами в плечо эльфа, подтягивая своё тело на полусогнутых ватных ногах. Всё закружилось подобно калейдоскопу, и на краткий миг Ганса отрубило, но он тут же пришёл в себя и протиснулся в дверной проём, прислонившись к стене. Всё было настолько медленным, подобно стоп-кадрам, вызывая неопределённое раздражение, ведь ему хотелось в ванную, иначе вырвет его здесь под ноги. Вцепившись в ручку двери, немец зашёл в комнату, но оступившись, рухнул на пол, выставив перед собой руки, и уже так дополз до унитаза, куда и извергнул выпитое. Кажется, ему стало куда лучше, а голова светлее, и утирая ладонью рот и подбородок от слюны, Ганс поднялся и, шатаясь, сделал пару шагов и припал к крану с водой, чтобы прочистить горло, а заодно и умыться. Он ничего не сказал тому пацану, лишь кивнул в сторону балкончика в зале, куда вела дверь, и где хранилось куча всякого барахла, ненужного ни хозяину, ни немцу, но никто почему-то не хотел или не желал избавляться от этого мусора. Вцепившись в косяк дверного проёма, он смотрел на нежданного сожителя, чувствуя, как слабость и сон завладевают телом, и идти до своей кровати уже не было сил. Он бы рухнул прямо на диван, но тот был отведён для гостя, и тем более раздвигать его опасно, старенький механизм и так держался на одном честном слове, и поэтому немец, удовлетворённо кивнув повешенной вещи, развернулся и пошёл в свою комнатушку. Он даже не раздевался, хотя успел стянуть футболку  и расстегнуть пуговицы на штанах, но на более не хватило, и повалившись на кровать, что с несказанной нежностью приняла в свои объятия, заснул сразу и весьма быстро. Уставшее тело вновь начало набираться сил и бороться с тем, что накопилось за сегодня.
Пустые сны, которые тут же забывались, когда откроешь глаза, что именно могло сниться немцу, что переживал в этих снах. Ганс вряд ли скажет, но в душе у него было как-то неспокойно.

Утро выдалось поганым, не только в плане погоды, которая за окном шумела сильным ветром и хлестала мелкими, похожими на иглы, каплями дождя, но и сильной головной болью. Кажется, сам немец не мог ни встать, ни даже думать, всё причиняло неимоверную боль, а во рту стойкое ощущение словно кошки ночевали. Глаза даже не хотелось открывать, ведь и без этого ясно, что ничего, кроме знакомого серого потолка не увидит, может, ещё в окно поглядеть, но судя по шуму там было весьма отвратно. Ганс попытался перевернуться на бок, но его тут же начало мутить от небольших усилий, и он напрочь оставил эту идею, так и валясь под одеялом, пытаясь вспомнить, что же произошло вчера и с чего он так нажрался. Смутные картинки приходили обрывками и вразнобой, то ли он был у Таки, а потом нашёл какого-то оборванца, то ли избил его вместе с тремя подельниками, а затем любезно дотащил до дома. Задумываться над конкретным вариантом не стал, потому, как пустой желудок в один момент хотел, чтобы его наполнили, но это грозило стоянием на коленях с мордой в унитазе. Через это всё немец проходил и не раз, однажды он даже действительно испугался за свои почки, которые якобы болели, в другой - цирроз печени, но всё оказалось надуманными болезнями, и после месячного запрета, снова сорвался. Странно, что при таком интенсивном усугублении организма, тот всё ещё функционирует, и весьма прилежно, без сбоев. Наверно, это всё Ангел-Хранитель, который очень сильно заебался, но из жалости и чувства поржать дальше не давал Гансу откинуться окончательно, словно изнуряя и пытаясь поставить на путь истинный. Следовало сжалиться над бедняжкой, но немец не верил в потусторонние силы и поэтому не придавал значения своему счастливому существованию среди наркоты, выпивки и секса без презерватива - настоящие ощущения были куда лучше, пусть и небезопасны.
Тело не слушалось, валялось без движения и не хотело даже приподняться, что говорить о походе до ванной комнаты. Ватное, подобно желе, оно распласталось на всю кровать, раскинув руки и вытянув ноги, а морда, ибо на лицо это страшное опухшее место было похоже маловероятно, уткнулась в подушку. Любимая поза - на животе, хотя не редко он мог проснуться чуть ли не перпендикулярно кровати, а с одной девушкой, что зажигали пару часов к ряду, испытав два весьма сильных оргазма и выдохнувшись полностью, провалялись в некой позе №32: "Сплетающиеся журавлики". Пальцы дрогнули и коснулись обнажённого бедра, и не сразу мысль о том, как он заснул, пришла в больную голову, там прочно закрепилось желание похмелиться, но как неохота было вставать. Приоткрыв один глаз, скорее даже разлепив, немец посмотрел на дверной проём и вздохнул, припечатанный к подушке и без желания шевелиться ближайший день хоть на дюйм, но простые человеческие потребности взяли вверх, и он с трудом приподнялся на локтях и сел. Ноги отпрянули от холодного пола, что так бодрил с такого-то утреца, но искать тапочки, которые, возможно, и не существовали, а были лишь в случайном скольжении мысли, было весьма лень, тем более, что кровать так сладострастно манила к себе в объятия на подобии самой вожделенной девушки, с которой с трудом приходиться расстаться иначе отольёшь прямо здесь, где и сидишь. Поэтому Ганс поднялся с трудом, покачиваясь и чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Дерьмовое чувство, обычно, это было расплатой за то, что вечер прошёл в "было хорошо", "было очень хорошо" и "блядь, ничего не помню", так же и немец, морщась от боли и стараясь хоть что-то припомнить. Он направился к двери, и тут же оступился и, потеряв равновесие, упёрся рукой в дверь, чтобы не упасть на пол и выругался, не совсем понимая, что ему помешало. Растерянный взгляд скользнул под ногами и лишь затем заметил пацана, которого вчера приволок домой на не долгосрочное проживание. Кажется, всё стало более-менее проясняться. Тот, вместо того, чтобы пойти на своё место, припёрся в комнату, куда вход был строго запрещён, вызвав в подсознании неприятную мысль о весьма нетрадиционной ориентации. Ведь нормальный мужик явно не попрётся в к другому. Но сейчас это было не столь важным, уж очень хотелось в ванную, куда тот и заторопился, обходя тело и прикрыв за собой дверь.
Вода сняла хоть какую-то сонливость, хотя предпочтительнее было всё же отоспаться, но душ весьма помог протрезветь и понять что к чему, особенно, когда что-то делалось на пьяную больную голову. Воспоминания осколками паззла начали собираться в единую картину, и плёнкой кинофильма стояла перед глазами, давая время на обдумывание или сожаление. Именно это время в тишине и одиночестве давало то, чего так не хватало Гансу в жизни - осмысление. Просто, это было другое, не пьяная философия или попытки понять в чём сила, а взгляд настоящий, без чёрных и белых тонов, в одной гамме. Не редко немец действовал на одной волне, что первое пришло на ум, то и сделал или сказал, а в этот момент приходят правильные мысли, логичные, взвешенные. И первое, о чём он думал - тот пацан. Да, это был какой-то выродок не человеческой крови, но что в этом такого? Но с другой стороны, расизм - это та вещь, что сохраняет остатки чистой крови, правда в более агрессивной форме. А она присуща Гансу, человеку пылкому и сволочному. Компромисс? До первого недовольства может пожить. Пусть закроется в чёртовом зале, пока ему не надоест сидеть на шее у человека и жать его еду, тогда они будут меньше видеться. Вообще, эльфы немцу не угодили своей смазливостью педиков, их лица, манеры, поведение, это ужас, как бесило и заставляло сжиматься в пружину, когда рядом оказывался кто-то из этого стада. А теперь Господь наказал проживанием, мол, учись, сын мой, любить тварь каждую, как я люблю вас. Пришлось смириться. Вздох, скрип крана и прекратившая шуметь вода. Сбегающие с волос и лица капельки немец вытер полотенцем, и тут же обвязался им вокруг бёдер. Он не стеснялся, но его весьма сильно нервировало присутствие парня, просто потому, что это была особь мужского пола, хотелось бы видеть женщину. Нет, не на постоянной основе, но так глазу больше любо, чем глазеть на эльфа. Выйдя и насвистывая какую-то мелодию, прицепившуюся не так давно к нему, Ганс направился на кухню, стараясь не думать о том, что вчера здесь было, а был свинарник, тогда он бычки в пепельницу не ложил, места не было, поэтому всё на пол стряхивал, а значит нужно будет убраться. Он поморщился и потянулся, разминая затёкшие мышцы после неудобного сна, и оглядел место своего празднества вчера. Маленькая кухонька была всё такой же, но что-то не так, как например убранный стол и часы с некоторыми монетами, что лежали рядом, посуда, составленная в одну стопку, да недоеденный кусок колбасы, точнее и вовсе не тронутый. Немец хмыкнул, недовольно хмурясь, чувство собственника давало о себе знать, неприятно укусив. Он повертелся на месте, не зная с чего начать, но всё же решил хотя бы прибрать пол и затем добраться до посуды, ведь зайти в такой свинарник ему и самому было не очень приятно. Убираться, он, как и любой нормальный мужик, не любил, но холостяцкая жизнь, не обремененная заботливой женской рукой, приучала к стиркам своих носков, чистке, уборке, готовке, но вот штопать носки немец не желал, поэтому покупал новые и сразу несколько, чтобы в случае чего были запасные.
Полотенце то и дело норовило свалиться, и на кой чёрт он решил именно в нём убираться, может, потому, что чистые вещи были в комнате, где находился тот самый пацан? Ганс фыркнул своей мысли и лишь молча потуже затянул узел на бёдрах, ругая эту проклятущую ткань, что могла в любой момент оголить его чресла. Но всё же немец не собирался нагибаться и делать утреннюю гимнастику с тряпкой в руках, совок и веник для этого подходили куда лучше, а там очередь за мисс Шваброй, с которой Ганс встречался крайне редко и весьма неохотно. Стараясь всё сделать быстро и на скорую руку, он со своей врождённой педантичностью отмывал каждое пятно, что не понравилось царскому взору, и должно было быть стёрто с лика пола. За этим увлекательным занятием он и скоротал добрый час, а ещё столько же на порядок среди тарелок, ложек, кастрюлек. По маленькой комнатке разлетались пузыри от моющего средства, что так не жалел для микробов и жира немец, стоял резкий запах свежего лимона, вот только обещанные нежные ручки почему-то были с бороздками на подушечках пальцев. И после всего, уставший немец присел на стул и откинулся на стенку, чувствуя её прохладу, приятное ощущение после того, как тело разгорячилось, и прикрыл глаза. В этот момент Ганс наслаждался тишиной, что окутывала квартиру, всё замерло и даже время не спешило никуда. Так приятно, так одиноко, но в этом была своя необъяснимая романтика, тягучая и отверженная. Её можно было ненавидеть, ею можно было восхищаться, но именно она толкала на различные мысли. Вообще, вся жизнь полна того момента, когда хочется поразмыслить, подумать над чем-то высоком, нравственном, если человек ещё не потерял частички этой самой духовности. Вот и в Гансе они тлели, но пока оставались, не заглушённые обыденностью серой мути жизни. Пока для него было неизвестно забота о ком-то помимо себя, да и никому не доверял, от этого ведя себя подобно дикому животному или какой-то дворняжке, что грустными глазами смотрит на людей, но к себе не подпускает. И мысль коснулась того парня, что находился в спальне на полу. Немец вздохнул, хлопнул себя по коленям, и поднялся, ощущая всё ещё головную боль, но уже стало легче, можно было жить, и дышалось чуточку легче. Пить бы прекратить, но повода не находится, а вот отметить - это всегда пожалуйста, ведь куда не глянь - повод.
Он зашёл тихо, бесшумно, и вновь взглянул на тело эльфа, мирно спавшего на первый взгляд. На другой Ганс и не всматривался, он прошлёпал к своей кровати, стянул с неё одеяло и вернулся к Руну. Забота было для него странным чувством, неприятным и абсолютно ненужным, в его закрытом мирке есть он и те, кто может приходить в гости, на постоянное жительство никто не приглашался. Но, может, это лишь на первый взгляд? Нет, Ганс был уверен, что одному ему хорошо, даже сожителей не нужно было заводить, но раз этот навязался, то хрен с ним, пусть живёт. Но одеялом укрыл, и вновь коснулся тёмно-каштановых волос и острого кончика уха, чему-то своему усмехнувшись. Всё же, забавные эти эльфы. Идеальные, красивые, очаровательные, кого угодно могут с ума свести, вот и он, Ганс, поддался практически. Он скользнул по щеке к подбородку, еле удержался очертить контур пухлых губ, и... отстранился, тряхнув головой. Он встал, взял свои вещи и вышел прочь, чувствуя, как ещё немного и вырвалось желание обладать тем, кто рядом, ведь уже недели две у него женщины не было и это лишь сильнее подхлёстывало агрессию немца. Животное, получающее расслабление в выплеске адреналина или сексуального напряжения, вот кто он на деле. Ему ещё предстояло одеться и собрать волю и желание в одно и пойти в магазин за свежими продуктами, он дико проголодался, и стремление побыть одному без ощущения кого-то в квартире лишь подхлёстывало.

...Кажется, это был последний. Ганс не помнил, сбившись со счёта ещё десять или пятнадцать минут назад, когда его кулаки, сбитые в кровь и содранные на костяшках, устало и в половину силы нанесли последние удары. Под ним лежал изуродованный человек, неузнаваемый под побоями и залитой кровью, что размазалась по всему лицу, смешавшись со слюной. Он плакал, что-то кричал, кажется, ему выбили пару зубов, но это не удивительно, его предложение было весьма странным и противным для немца, тот не воспринимал подобное. Человек не шевелился, замер с закрытыми заплывшими глазами, и гематомы уже наливались чернотой, а контуры опухали. Нос скривился набок, сломанный в запале Гансом, но грудная клетка тяжело и еле заметно поднималась и опускалась. Жив.
Устало поднявшись с тела, которое немец повалил и стал избивать ещё несколько минут назад, Ганс чувствовал некую отдушину, удовольствие, выплеск стольких эмоций, накопившихся за то время, что он не употреблял наркотики, и держал в себе, было подобно самому сильному оргазму, когда всё тело дрожит от переполняющих ощущений эйфории. Хриплое дыхание срывалось с разбитых губ, он тоже успел получить немалый урон, и теперь, когда адреналин перестал наполнять его, немец почувствовал сильную боль в левом боку, машинально приложив туда ладонь. Сквозь намокшие дрожащие пальцы просачивалась кровь, пропитавшая серую, испачканную уличной грязью, толстовку, его пырнули ножом, но он даже не заметил, слишком увлёкся, почти как в старые студенческие времена. Нужно было найти место и осмотреть себя или пойти домой, но там был этот эльф, которого он приволок буквально вот-вот. Перед глазами двоилось, кажется, силы покидают с каждым вздохом и пролитой кровью, расплывавшейся на мокром, недавно смоченном ливнем, асфальте, утекая в маленькие отверстия канализации. Уже привычная слабость, подобно той, что приходит после долгого отходняка, когда ломит всё тело и совершенно не хочется ничего, потому, что руки даже держать упаковку от таблеток не могут. Над ним тёмно-серые облака уходящего вдаль дождя, наплывающие грозной ленивой тварью, гонимые ветром куда-то на восток, они видели всё, что происходит на этих грязных, мерзких улочках, они знают всё то, о чём молчат люди. Вот и сейчас уносят с собой увиденное и услышанное, оставив немца в одиночестве.

Ганс присвистнул, нагнувшись и поглядев на монитор ноутбука через плечо Руна, и сумма, ушедшая в минус совершенно ясно показывала, что тот остался без последней надежды. Впрочем, это были его личные проблемы, в которые немец не собирался влезать, ему совершенно ни к чему узнавать кредитные или финансовые истории людей, что ему были не важны. он не спрашивал эльфа о том, почему тот оказался на улице, в этом мире многое может измениться, вот и пример сидит, даже два: один мог бы быть выдающимся юристом, закончивший университет с дипломом и медалью, но загубивший своё будущее наркотиками и любовью к лёгким деньгам, а второй оказался на улице, может сбежав откуда-то, может его и вовсе прогнали. И вот в маленьком зале эти два неудачника смотрели на монитор и молчали. Деньги были большие, такие Ганс мог держать ещё при отце и то, чтобы почувствовать каково иметь много ценных бумажек. Что говорить о доступности в виде долга или кредита, что как раковая опухоль расползалась по городам, предлагая соблазнительные услуги, а в итоге, попавших в капкан давили. Подобное он наблюдал не раз, но это неудивительно, ведь на улицах часто встречались подобные истории и от разных людей. Одни были бизнесменами, вторые думали, что это поможет им прожить и купить что-то, о чём они давно мечтали, а третьи... третьи просто были глупы и наивны. Интересно, этот пацан кем был, когда он вляпался в историю с таким финальным счётом?
Задумчиво поскреб подбородок и хмыкнул, интерес к лицевому счёту на банковской карточке пропал, и немец продолжил свои сборы в магазин, куда и намеревался пойти, чтобы купить хоть чего-нибудь пожрать. Он и так не планировал пользоваться помощью этого юнца, разве что если тот сможет что-нибудь приготовить и убраться, в остальном от него никакой пользы. Если бы это был добровольный выбор, то Ганс вряд ли привёл эльфа к себе, скорее оставил бы где-нибудь подыхать, может, у него будет шанс всё исправить. Но а пока что он, окрикнув сожителя, попросил закрыть за ним дверь и сидеть в квартире, никуда не высовываясь. Просто для того, чтобы тот не нажил ещё больших проблем ни себе, ни немцу, мало хотевшему встречи с теми, кому Рун задолжал. Накинув старую потёртую куртку на толстовку, Ганс вышел на лестничную площадку и прикрыл дверь, чтобы ту закрыли после его ухода. Он не хотел быть в одной квартире с кем-то ещё, не сейчас, ещё не пришло чувство обжитости, а выгонять пацана вон после того, как пустил пожить, было бы не по-человечески, всё же не всё плохое захватило немца за эти годы дна. Может, через неделю он привыкнет, как привыкает к любому новому, всё ещё фыркая и говоря, что в былые времена ему было куда проще и лучше, но вдруг, его квартира станет чище, а еда вкуснее, кто знает. За такое, он готов будет познакомить эльфа с какой-нибудь богатой женщиной, увлекающейся молоденькими скромными юнцами, и отдать ей, чтобы не мелькал в глазах. Это великое приключение, настолько великое и настолько неприятное, что то и дело ожидаешь его конца. Ганс спускался быстро вниз по лестничной площадке, проводя изредка рукой по старым окрашенным перилам, что забыли когда в последний раз их приводили в порядок, как и эти старые стены. Чем ниже немец шёл, тем всё поганее и омерзительнее становился подъезд, уже на уровне пятого этажа стали появляться какие-то каракули, в тщетной попытке скопированные с граффити, испачканый пол и завалявшиеся бутылки от пива и коктейлей, пачки сигарет, где-то презервативы, рвота за мусоропроводом пусть не была видна, но вонь стояла ощутимая. Видно, здоровье не позволяло дойти до девятого этажа, где они бы встретили немца, что стоял бы на раздаче волшебных пенделей для таких художников. Как-то ночью он видел здесь какую-то парочку педиков, что страстно обнимаясь и целуясь, собирались заняться сексом, что привело к десятиминутной лекции о антисанитарных условиях и содомии в Библии. Конечно, когда Ганс ломал одному кисть, а второго швырнул по лестницы в сторону выхода, вряд ли истина, которую он пытался привить в юные умы пятнадцатилетним мальчишкам, закрепилась, но больше их он не видел. В остальном всё сносилось до тех пор, пока самые наглые не собирались перейти дозволенное, но таких счастливчиков было мало.
Свежий воздух, наполнившийся в преддверии грозы, наплывающей тяжёлыми чёрными тучами с запада, где уже играла зарница, но раскаты грома пока не ощущались, окутал мужчину, заставляя шумно втянуть носом. Сегодня будет мрачный и скучный день, и чем можно было заняться, если за окном и вправду хлынет. Ещё он вспомнил, что оставил на столе пакетик с весёлыми радужными таблетками, которые ему всучил Кот при покупке травы, сдачи не оказалось и он в качестве щедрости и любви отсыпал сильнейшего афродизиака, вдруг найдётся та, которая будет немного стесняться. Почему они напоминали цветные конфетки-драже? Это из-за полиции, так хотя бы можно было не бояться, что они подумают о чём-то плохом, мол угостил друга конфетами. Ходил слух, что однажды Кот поделился этим самым афродизиаком с двумя полицейскими, чтобы те удостоверились, не наркота ли это, видео ещё долго гуляло по телефонам клиентов, и теперь весьма популярно на гей-порно сайтах. Осталось надеяться, что его новый сожитель не решит попробовать чужие сладости, пока хозяина нет, иначе увидеть заляпанный спермой стол или чего хуже будет для немца шоком. Но весьма ожидаемым. Но вроде Рунни был большим мальчиком и за чужими вещами не полезет, а Ганс сделал себе пометку, что стоит подобное прятать сразу же, как находишь. Он натянул капюшон на голову и, сунув руки в карманы куртки, направился к маленькому магазинчику, находящийся в двух кварталах от его дома, где уже многих людей знают в лицо и старая, покрасившаяся в блондинистый цвет, женщина устало взирала на очередного покупателя. Немец купил всё самое необходимое, чтобы можно было не сдохнуть с голода, и расплатился, придерживая полупустой пакет со снедью. Хлеб, молоко, которое он отчего-то очень любил, особенно свежее, какие-то полуфабрикаты, но здесь же он прикупил фруктов, по паре штучек, отчего-то думая, что эльфы, наверно, питаются именно этим. Он не знал, как они живут, что едят, вдруг их желудок воспринимает дикие травы Монгольских степей? Странные они существа, очень странные. Ганс распрощался, и направился домой, держа пакет с покупками, слушая, как первые раскаты грома оживили старые улочки района. Люди торопились уйти прочь, чтобы не успеть под первые капли дождя, да и мужчина сам был бы рад, он не любил липкую одежду на себе, чувство, когда мокрые волосы начинают высыхать и от этого словно становятся грязнее. Тучи наползали на дома, казалось, что если подняться на крышу и протянуть руку к небу, то обязательно коснёшься грязно-серого брюха этой массы, изрыгающей молнии, и рычащая словно сотни тысяч тигров.
-Эй, парень, - к нему подошли двое, не броско одетые, лет по двадцать-двадцать три, младше его, и явно шестёрки какого-нибудь типа, мнительно считающего себя владельцем этого района. Ганс не любил подобное обращение, но ввязываться с ними в перепалку совсем не было желания, тело не совсем отошло от предыдущей драки. - Удели минутку.
Один из них подцепил немца под локоть и настойчиво повёл куда-то в сторону в небольшой переулок, где был ещё один, то был невысокий полноватый и лысеющий мужик, неприятный на вид, в расстёгнутой на груди рубашке с цепочкой на волосатой груди. Кажется, он представлял кого-то более значимого, но вот кого именно Ганс не мог вспомнить, но Кот предупреждал, что с этими типами не стоит связываться, целее будешь. Мужчина оценивающе поглядел на немца, и кивнул ребятам, что отошли в сторону на два шага, тем самым менее стесняя своим присутствием человека, который мрачно глядел на всё происходящее. Может, это из-за своего звериного взгляда, может, просто из-за ожидания чего угодно даже от такого, казалось бы, никчёмного человека, но напряжение нарастало с каждой секундой ожидания. Мужчина не стал больше тянуть, и взглянув на возвышавшегося над ним Ганса, произнёс:
-Мне сказали, что ты завёл себе зверюшку, кажется, это эльф, - он наблюдал за реакцией, цепко хватая взглядом любую мускулу лица, и то, что немец нахмурился, дало понять, что угадал. - Я думаю, тебе ни к чему проблемы с нами, а уж тем более, если вдруг к тебе нагрянут мои ребята.
Парни переминались с ноги на ногу, терпеливо ожидая конца, они нервничали не из-за присутствия немца, скорее из-за надвигающегося дождя, мокнуть никому не хотелось, но сказать об этом не могли. О том, к чему клонит этот странный гном, иногда приглаживая жиденькие волосы на лысеющей макушке, Ганс слушал внимательно, уже рисуя перед собой картину его нынешней проблемы. С ним говорила шестёрка, не самый высокий в иерархии какой-то банды человек, но имеющий слабый, но голос так. И он хочет получить эльфа, но зачем он решает это с ним, немцем, непонятно, ведь Рун ему никем не приходиться и иметь из-за него какие-то проблемы не очень улыбается. Ганс слушал, не мигая глядя на собеседника, который поглядывал то на тучу позади немца, что неумолимо застилала небо, то на ребят, но только не на того, с кем говорил. Волновался, это было видно, но не столь броско, чтобы в тот же момент подавить своей волей и крутизной, два аргумента стояли рядом. Нить была давно потеряна, кто кому задолжал, кто кого нашёл и кто от кого убежал и убегал ли вообще, детали были расплывчатыми, ему не говорили чего-то конкретного, но одно было точно ясно, Рун влез в долги или должен расплатиться, и будет хорошо, если Ганс его выдаст, потому, что тот может сбежать. История вязалась с тем, что пацана немец нашёл на улице, никто не спрашивал его паспорта и историю, и человек готов был согласиться, если бы не его любопытство, чисто для себя.
-И что с ним будет?
-Эльфы - неплохой товар, - неоднозначно пожал плечами мужчина. - Первоклассные шлюхи всегда пользовались спросом.
Прошлое больно кольнуло где-то в области груди, где должно было быть сердце, пусть являющееся органом и давно потерявшее для Ганса переносный смысл. Он молча развернулся и направился прочь, не говоря ни слова, не отвечая на вопросы, лишь желая поскорее свалить из этого переулка и попасть домой, больше не ввязываясь в подобное. Ему стоило бы переговорить с юнцом по поводу его проблем с мафией и о том, что немцу совсем не нужны рейды головорезов на дом. Кто-то схватил его за руку, чуть выше локтя, пытаясь жёстко остановить. Ярость выплеснулась сразу, молниеносно, вскипев внутри и вырываясь, ведя тело в разворот, по инерции удара, который пришёлся в правую скулу одного из парней. Но этого было мало, пакет выпал из ослабших пальцев, и теперь немец готов был атаковать, нанося удары один за другим по телу и лицу отступающего, попадал куда придётся, без разбору и часто бил по блоку, выставленному впереди лица. Слепая ярость, неконтролируемая ярость. Ганса повалили, роли поменялись и теперь он сжимался и старался прикрыть лицо, чтобы эти молодчики не смогли повредить его. Гром оглушил на какие-то доли секунды, ошеломив всех, и первые крупные, тяжёлые капли упали на асфальт, разбиваясь на множество осколков. Ливень хлынул сплошной стеной, пронзая ткань одежды своими холодными иглами, возня на земле прекратилась, когда Гансу удалось кого-то ударить по колену, он не мог понять как это произошло и кого именно, да и сколько его избивало, но перевернувшись на живот и привстав на локти, он сплюнул кровь, чувствуя, как она стекает по мокрому грязному лицу. Теперь некогда чистая толстовка вновь была заляпана, а ведь этот пацан весьма хорошо вычистил её в тот вечер. Немец был безнадёжен, вечно ввязывался куда-то и во что-то. Ещё один удар заставил вновь упасть лицом вниз, но перекатившись, мужчина поднялся на ноги, пошатываясь и пытаясь сориентироваться. Сейчас он трезв, а значит весьма опасен, и старые навыки ещё не были растеряны, учитывая, как давно он живёт среди подобного дерьма. Он не знал в совершенстве единоборства и бокс, весьма расплывчато помнил о болевых точках на теле человека, но при этом весьма грязным способом пользовался в драке, особенно, когда двое на одного. Это не малолеток шугать по подъезду, но Ганс всё же смог. Вряд ли вспомнит как именно несколько раз ударил одного парня головой о стену, кажется, у того сломан нос, его лицо заливали ручейки дождя и кровь, теперь безвольно лежал в скопленных лужах. Недалеко и второй, тот, что имел при себе складной ножик, и лишь толщина куртки и жёсткость кожи не позволили вогнать лезвие по самую рукоять, но та боль, пусть и незамеченная вернётся, а вот прежняя красота к несчастному навряд ли. Это было в каком-то тумане, жестокость, с которой мог драться немец, скорее была присуща дикому животному, ничего техничного, расчётливого, просто интуиция и реакция, да немного везения. Не помнил даже, как повалив на асфальт и прижав своим телом парня, проводил лезвием по лицу, кажется, он что-то вырезал, наверно, бабочку, но рисовал немец плохо, поэтому, художество вряд ли оценят. А затем он надвигался грозным медведем к их главарю...

Ключи брякнули о железо, и устало пройдя в коридор, что приветливым теплом встретил своего хозяина, Ганс поставил грязный мокрый пакет на пол. Сам он выглядел не лучше, и спешил скорее раздеться и снять с себя мокрые вещи. Вялым движением он скинул кроссовки, закрыл дверь квартиры, и, прихватив пакет, направился на кухню, чувствуя, что за ним тянется дорожка из маленьких лужиц.
-Эй, эльф?! - окрикнув сожителя, немец начал выставлять на стол покупки, уныло почувствовав, что хлеб явно нужно помыть перед едой или хотя бы очистить от корочки, впрочем не только его.